Московские адреса в романе А. Н. Толстого «Хождение по мукам»
|
|
Полтора года назад исполнилось 100 лет Октябрьской революции. В детстве мне всё было ясно и понятно: революционеры сражались за народное счастье, скинули буржуев, а после победили контриков в гражданской войне. Теперь же, во взрослом возрасте, читая и изучая материалы о Революции, мне совершенно непонятно, как большевики сумели, нет, не взять, а удержать власть?
А народ? Получается, большевики действительно пользовались народной поддержкой. Октябрь 1917 это таинство, разгадать которое современному человеку довольно сложно.
В детстве всем двором мы заканчивали игры и отправлялись по домам, когда по телевизору шёл фильм «Хождение по мукам». Мне и моим сверстникам мальчишкам особенно интересны были серии про войну. Образ Рощина в исполнении Ножкина, а также Телегин созданный Соломиным надолго врезались в память.
Посмотрев кино, я пытался читать книгу, но в подростковом возрасте процесс не пошёл. Перед глазами стояло кино, и потому образы и действия большего количества героев, как и большее количество событий, упорно не воспринимались. «Хождение по мукам» одно из главных литературных произведений А. Н. Толстого. Это труд, которому писатель отдал 20 лет.
Первую часть под названием «Сёстры» (1921–1922) Алексей Николаевич писал будучи в эмиграции. Вторая часть «Восемнадцатый год» появилась на свет когда он, по приглашению советского правительства, вернулся на Родину (1927–1928).
Третья часть «Хмурое утро» выходила из-под пера писателя с 1940 по 1941 год.
Толстой описал беззаботную предвоенную жизнь российской интеллигенции, далее показал начало и все последующие сложности Первой мировой войны.
Один из героев (Телегин) становится свидетелем убийства Распутина, далее его персонажи как участвуют, так и противодействуют Революции. Судьба разводит их по разные стороны барикад в Гражданской войне.
Роман заканчивается мартом 1920 года. Впереди Каховское сражение, штурм Сиваша, взятие Крыма и разгром Махно. Без сомнений, Алексей Николаевич обо всём об планировал написать, однако смерть нарушила его планы.
За свою трилогию Алексей Толстой 19 марта 1943 года был удостоен Сталинской премии первой степени в размере 100 000 рублей, которую передал в Фонд обороны на строительство танка «Грозный» (Т-34 № 310–0929).
Я считаю «Хождение по мукам» произведением, с наибольшей полнотой отображающим исторические события того времени. Рассказать содержание романа — дело безнадёжное. В советское время по телевизору каждый год демонстрировался тринадцатисерийный телефильм. В школе на внеклассном чтении предлагалось ознакомиться с книгой. Теперь же, роман, как не соответствующий историческому моменту, в школах, увы, не изучается. Фильм также положен на полку.
В детстве, каждое слово, каждая буква романа, представлялись мне безоговорочной истиной. С возрастом мы становимся мудрее и опытней. Более того, в настоящем доступны компьютеры и всевозможные Википедии, чего напрочь лишён был автор. Перечитывая книгу, я наткнулся вот на такой отрывок из конца второй части:
Советская власть напрягала все усилия, чтобы овладеть анархией. И в это время ей был нанесен страшный удар: тридцатого августа, после митинга на заводе Михельсона, за Бутырской заставой, «правая эсерка» Каплан (из организации человека с булавочкой-черепом) стреляла и тяжело ранила Ленина.
Упс?! Завод Михельсона? Так он ведь не за Бутырской, а за Серпуховской заставой?! Получается, генерал советских писателей ошибся, а корректура и всевозможные редакторы его не поправили.
Я решил более внимательно изучить трилогию. В результате нашёл ещё несколько географических ляпов и просто неточностей. Заинтересовавшись темой, я съездил на Украину, посетил Гуляйполе и Екатиринослав (Днепр). И там и там я представляя себя на месте главных героев. В последующем я постараюсь рассказать об этом. Неточностей, как и искажений исторической действительности, в романе хватает.
Здесь же, тем кто любит Москву, я предлагаю виртуально прогуляться по московским адресам романа «Хождение по мукам».
«Сёстры» Часть первая
Эту часть трилогии Толстой писал с 1921 по 1922 годы, находясь в эмиграции. Вернувшись в Советскую Россию, писатель решид создать продолжение, частично изменив текст.
Первые чёткие обрисовки Москвы Толстой даёт в середине первой части романа, когда Катя приезжает в Москву, где на квартире её мужа уже живёт сестра Даша. Где находилась их дом, Толстой не указывает. Нам остаётся изучать детали: Катя сидела у окна и смотрела, как юнкера идут в баню.
Или вот ещё:
Целыми часами Екатерина Дмитриевна просиживала у окна, у теплой батареи отопления, глядела на снежную тихую Москву, где в мягком воздухе, сквозь опускающийся снег, раздавался печальный колокольный звон.
А вот и первый адрес:
На страстной сестры говели у Николы на Курьих Ножках, что на Ржевском.
Церковь Николая Чудотворца на Курьих ножках своё название получила, от первоначального деревянного храма. Находилась она по адресу: ул. Большая Молчановка, 26; Большой Ржевский пер д.1. Церковь разобрали в 1934 г. На её месте перед самой ВОВ появилась школа.
Муж Кати работал в Городском союзе. Ему был выделен автомобиль с водителем. Как-то ночью Николай Иванович, Катя и Даша едут кататься на Ходынское поле.
Над огромным смутным полем начинало чуть у краев зеленеть небо, и вдалеке проступали черные очертания Серебряного Бора.
В настоящем Ходынка полностью застроена, причём не пятиэтажками, а высотными монолитными зданиями, за которыми ничегошеньки не видно.
Катя устроилась к Даше в лазарет, но где он находился, Толстой не пишет. В какой-то момент Катя заболела. После Николай Иванович перевозит её пожить на дачу возле деревни Тушино, где Даша выходила за калитку и медленно шла до речки Химки.
Тушино село историческое, овеянное легендами прошлого. В наши дни здесь тоже интересно прогуляться.
По поводу речки Химка приведу официальную справку:
Речка Химка начинается к северу от г. Химки. В верховьях реки находится Химкинский лесопарк. Большая часть стока Химки зарегулирована высокой земляной плотиной Химкинского водохранилища и поступает в Москву-реку вместе с волжской водой через канал имени Москвы и деривационный канал с р. Сходней. Ниже плотины Химки начинается вторично от родников Покровского-Стрешнева. Через речку Химки в 1933 г. был построен Тушинский мост.
Канал имени Москвы основательно изменил ландшафт района.
Ну, а что касается 1915 года, то да, Дарья Дмитриевна вполне могла неспешно бродить вдоль берегов реки Химка.
После, когда на дачу приехал извозчик, он рассказал про немецкие погромы на Лубянской площади. Далее в сводке происшествий фигурируют Варшавский (Белорусский) вокзал, Петровский парк и Кузнецкий мост.
Современные москвичи, читая о немецких погромах в столь знакомых местах, удивятся подобному, а возможно и не поверят. Я так понимаю, Толстой сам о них знал весьма смутно, поэтому и увёл своих героев из города, дабы сообщить об этом устами героя второстепенного….
В начале августа Смоковниковы переехали в город, и Екатерина Дмитриевна опять стала работать в лазарете. Москва в эту осень была полна беженцами из Польши. На Кузнецком, Петровке, Тверской нельзя было протолкаться. Магазины, кофейни, театры — полны, и повсюду было слышно новорожденное словечко; «извиняюсь».
Таковым было положение дел в 1915 году. Российская империя, под натиском германцев, отступала.
А это уже весна 1916 года. России удалось германцев подвинуть.
Каждый вечер сестры ходили на Тверской бульвар — слушать музыку, садились на скамью и глядели, как под деревьями гуляют девушки и подростки в белых, розовых платьях, — очень много женщин и детей; реже проходил военный, с подвязанной рукой, или инвалид на костыле. Духовой оркестр играл вальс «На сопках Маньчжурии». Ту, ту, ту, — печально пел трубный звук, улетая в вечернее небо.
Позже на Тверском бульваре они встречают поэта Бессонова. Тот объявляет сёстрам, что уезжает на фронт, где далее погибает.
Тверской бульвар! Более чем уверен, бульвар знаком не только москвичам, но и гостям столицы.
У каждого поколения в памяти он разный.
Когда Телегин бежит из плена, он добирается до Москвы и прямо с вокзала направляется к Даше. Извозчик останавливает у второго подъезда.
Вот как Толстой описывает их дом.
Иван Ильич быстро, с трепетом, взглянул на шесть окон белого особняка, где покойно и чисто висели кружевные шторы, и спрыгнул у подъезда. Дверь была старая, резная, с львиной головой, и звонок не электрический, а колокольчик.
На пороге Февральской революции, Даша и Катя по еле освещенной Малой Никитской, идут узнать новости в Юридический клуб. Таковой располагался здесь же в одном из подъездов. Даша встречает вернувшегося из Питера Телегина. Россия стоит на пороге Революции. Однако слом устоявшегося жизнеустройства это ещё и начало другой формации товарно-денежных отношений.
Следующий день был замечателен тем, что им подтверждалось понятие об относительности времени. Так, извозчик вез Ивана Ильича из гостиницы с Тверской до Арбатского переулка приблизительно года полтора. «Нет, барин, прошло время за полтиннички-то ездить, — говорил извозчик.
Революция побеждает. Москва бурлит. Толстой описывает, как Катя из окна гостиницы смотрит, как по Тверской движется охваченный эйфорией народ.
Кирпично-грязное здание с колоннами, похожими на бутылки, все в балясинах, балкончиках и башенках, — главный штаб революции — городская дума, — было убрано красными флагами. Кумачовые полосы обвивали колонны, висели над шатром главного крыльца. Перед крыльцом на мерзлой мостовой стояли четыре серые пушки на высоких колесах. На крыльце сидели, согнувшись, пулеметчики с пучками красных лент на погонах.
Большие толпы народа глядели с веселой жутью на красные флаги, на пыльно-черные окна думы. Когда на балкончике над крыльцом появлялась маленькая возбужденная фигурка, и, взмахивая руками, что-то беззвучно кричала, — в толпе поднималось радостное рычание.
(((В памяти пробуждаются демонстрации по Тверской в поддержку Ельцина. Впрочем, ну его… Вспомним лучше 9 мая и ставшее традиционным шествие — Бессмертный полк.)))
Наглядевшись на флаги и пушки, народ уходил по изъеденному оттепелью, грязному снегу через глубокие арки Иверской на Красную площадь, где у Спасских и у Никольских ворот восставшие воинские части вели переговоры с выборными от запасного полка, сидевшего, затворившись, в Кремле.
Катя, Даша и Телегин были принесены толпой к самому крыльцу думы. От Тверской по всей площади, все усиливаясь, шел крик.
(Фото из интернета)
Трудно поверить, что всё это происходило здесь, возле столь знакомых домов, на относительно небольшом пятачке. Современные дети о подобном попросту не знают. Возле крыльца бывшей думы (бывший музей Ленина) власти Москвы зимой устанавливают снежную горку.
Катя, Даша и Телегин попадают на революционное собрание в бывшее здание городской думы. А вот как по Толстому развивались события в Кремле, на Красной площади и в самом городе.
В обеденное время солдаты запасного полка, сидевшие в Кремле, увидели дымок походных кухонь на Красной площади, — сдались и отворили ворота. По всей площади пошел крик, полетели шапки. На Лобное место, где лежал когда-то нагишом, в овечьей маске, со скоморошьей дудкой на животе, убитый Лжедимитрий, откуда выкрикивали и скидывали царей, откуда читаны были все вольности и все неволи народа русского, на небольшой этот бугорок, много раз зараставший лопухами и снова заливаемый кровью, взошел солдатик в заскорузлой шинелишке и, кланяясь и обеими руками надвигая на уши папаху, начал говорить что-то, — за шумом никто не разобрал.
Солдатик был совсем захудалый, выскребленный последней мобилизацией из захолустья, — все же барыня какая-то, в съехавшей набок шляпке с перьями, полезла его целовать, потом его стащили с Лобного места, подняли на руки и с криками понесли.
На Тверской в это время против дома генерал-губернатора молодец из толпы взобрался на памятник Скобелеву и привязал ему к сабле красный лоскут.
(Фото из интернета)
Кричали «ура». Несколько загадочных личностей пробрались с переулка в охранное отделение, и было слышно, как там летели стекла, потом повалил дым. Кричали «ура».
На Тверском бульваре, у памятника Пушкину, известная писательница, заливаясь слезами, говорила о заре новой жизни и потом, при помощи какого-то гимназиста, воткнула в руку задумчиво стоящему Пушкину красный флажок.
(Фото из интернета)
В толпе кричали «ура». Весь город был как пьяный весь этот день. До поздней ночи никто не шел по домам, собирались кучками, говорили, плакали от радости, обнимались, ждали каких-то телеграмм. После трех лет уныния, ненависти и крови переливалась через край обывательская душа города.
Катя, Даша и Телегин вернулись домой в сумерки. Оказалось, — горничная Лиза ушла на Пречистенский бульвар, на митинг, кухарка же заперлась в кухне и воет глухим голосом. Катя насилу допросилась, чтобы она открыла дверь.
На этом Москва в первой части заканчивается. Повторюсь, изначально эта часть романа называлась «Сёстры». Произведение было закончено автором в 1922 году, когда Толстой ещё находился в эмиграции. Вернувшись на Родину, в силу политической ситуации, наверняка он что-то здесь исправлял и переправлял. Что, где и как, пусть спорят профессиональные литераторы, изучающие творчество красного графа.
«Восемнадцатый год» Часть вторая
Данная часть романа создавалась с 1927 по 1928 год. Алексей Николаевич в этот период жил не в Москве, а в Ленинграде.
Первое упоминание о Москве это уличные бои в октябре 1917 года. Здесь главное действующее лицо Рощин.
Он командовал ротой юнкеров, защищая подступы к Никитским воротам. Со стороны Страстной площади наседал с большевиками Саблин. Рощин знал его по Москве еще гимназистиком, ангельски хорошеньким мальчиком с голубыми глазами и застенчивым румянцем. Было дико сопоставить юношу из интеллигентной старомосковской семьи и этого остервенелого большевика или левого эсера, — черт их там разберет, — в длинной шинели, с винтовкой, перебегающего за липами того самого, воспетого Пушкиным, Тверского бульвара, где совсем еще так недавно добропорядочный гимназистик прогуливался с грамматикой под мышкой.
Рощин сам лег за пулеметом (в окопчике, на углу Малой Никитской, у молочной лавки Чичкина), и когда опять выскочила из-за дерева тонкая фигура в длинной шинели, полил ее свинцом.
Саблин уронил винтовку и сел, схватившись за ляжку около паха. Почти в ту же минуту с Рощина сорвало осколком фуражку. Он выбыл из строя. В седьмую ночь боя на Москву опустился густой желтый туман. Затихло бульканье выстрелов. Еще дрались кое-где отдельные несвязные кучки юнкеров, студентов, чиновников. Но Комитет общественной безопасности, во главе с земским доктором Рудневым, перестал существовать.
Москва была занята войсками ревкома. На другой же день на улицах можно было видеть молодых людей в штатском, в руке — узелок, в глазах — недоброе. Они пробирались к вокзалам — Курскому и Брянскому… И хотя на ногах у них были военные обмотки или кавалерийские сапоги, — никто их не задерживал.
Трудно представить, что площадь Никитских ворот была ареной ожесточённых боёв.
Молочная лавка Чичкина располагалась в двухэтажном особняке, на том месте, где ныне купаются в фонтане Александр Сергеевич со своей женой Натальей.
Соответственно, окопчик, из которого стрелял литературный герой Рощин, был где-то поблизости. По тому месту либо ходят люди, либо ездят машины.
Правда тут есть моментики. Окопы во время октябрьских боёв и те и другие действительно копали, но я сомневаюсь, что таковые были именно на этом месте?… Тверской бульвар располагается выше. Соответственно, зачем юнкерам занимать невыгодную позицию?
Теоретически, они должны были стрелять из окон близлежажего здания. Впереди возвышался дом князя Гагагина, и потому Рощин снизу да ещё и через дом простреливать бульвар никак не мог. Впрочем, не будем придираться…
Вековых тополей на Тверском бульваре почти не осталось. С какого расстояния можно узнать выскочившего из-за дерева человека? Думаю, метров 100–150. Теоретически, там где был ранен Саблин, ныне детская площадка.
Левый эсер Саблин персонаж реальный. После Москвы он устанавливал Советскую власть в Харькове, в 37-ом году был репрессирован. Из истории революции Саблин вычеркнут. Получается, редактура его фамилию в романе упустила.
Комитет общественной безопасности, во главе с земским доктором Рудневым, вернее, штаб Московского военного округа, располагался по адресу ул. Пречистенка, д. 7.
На доме, свидетельствуя об октябрьских боях, висит табличка.
По Кремлю с Воробьёвых гор били из артиллерии. Кремль был сильно разрушен, но Толстой об этом не пишет.
В последующем Москва в романе вновь появляется, когда туда летом 1918 года из Питера возвращается Даша. Двадцатичетырёхлетняя девушка попадает в самую гущу заговора эсеров, так называемого «Союза защиты родины и свободы», охватившего столицы и целый ряд городов России.
В Москву приехали в середине дня. Старенький извозчик ветхой трусцой повез Дашу по грязной и облупленной Мясницкой, где окна пустых магазинов были забрызганы грязью. Дашу поразила пустынность города, — она помнила его в те дни, когда тысячные толпы с флагами и песнями шатались по обледенелым улицам, поздравляя друг друга с бескровной революцией.
На Лубянской площади ветер крутил пыль. Брели двое солдат в распоясанных рубашках, с подвернутыми воротами. Какой-то щуплый, длиннолицый человек в бархатной куртке оглянулся на Дашу, что-то ей крикнул, даже побежал за извозчиком, но пылью ему запорошило глаза, он отстал. Гостиница «Метрополь» была исковырена артиллерийскими снарядами, и тут, на площади, вертелась пыль, и было удивительно увидеть в замусоренном сквере клумбу ярких цветов, непонятно кем и зачем посаженных.
На Тверской было живее. Кое-где доторговывали лавчонки. Напротив совдепа, на месте памятника Скобелеву, стоял огромный деревянный куб, обитый кумачом. Даше он показался страшным. Старичок извозчик показал на него кнутовищем:
— Героя стащили. Сколько лет в Москве езжу, и все он тут стоял. А ныне, видишь, не понравился правительству. Как жить? Прямо — ложись помирай. Сено двести рублей пуд. Господа разбежались, — одни товарищи, да и те норовят больше пешком… Эх, государство!.. — Он задергал вожжами.
— Хошь бы короля какого нам…
Памятник царскому генералу большевики торжественно снесли 1 мая 1918 года.
(Фото из интернета)
Так что, Даша Сколелева на постаменте действительно не застала. 27 июля 1919 года на этом месте появился монумент Свободы, но простоял он тоже не долго. В одну из апрельских ночей 1941 года Свобода была взорвана. Свой современный вид, с памятником Юрию Долгорукому, площадь приобрела 6 июня 1954 года.
Нас же, вместе с Дашей, старик извозчик везёт дальше.
Не доезжая Страстной, налево, под вывеской «Кафе Бом», за двумя зеркальными окнами сидели на диванах праздные молодые люди и вялые девицы, курили, пили какую-то жидкость. В открытой на улицу двери стоял, прислонясь плечом, длинноволосый, нечесаный, бритый человек с трубкой. Он как будто изумился, вглядываясь в Дашу, и вынул трубку изо рта, но Даша проехала.
Вот розовая башня Страстного, вот и Пушкин. Из-под локтя у него все еще торчала на палке выцветшая тряпочка, повешенная во времена бурных митингов. Худенькие дети бегали по гранитному пьедесталу, на скамье сидела дама в пенсне, и в шапочке, совсем такой, как у Пушкина за спиной.
Над Тверским бульваром плыли редкие облачка. Прогромыхал грузовик, полный солдат. Извозчик сказал, мигнув на него: — Грабить поехали. Овсянникова, Василия Васильевича, знаете? Первый в Москве миллионер. Вчера приехали к нему вот так же, на грузовиках, и весь особняк дочиста вывезли.
Василь Васильевич только покрутил головой, да и по-ошел куда глаза глядят. Бога забыли, вот как старики-то рассуждают. В конце бульвара показались развалины гагаринского дома. Какой-то одинокий человек в жилетке, стоя наверху, на стене, выламывал киркой кирпичи, бросал их вниз. Налево громада обгоревшего дома глядела в бледноватое небо пустыми окнами. Кругом все дома, как решето, были избиты пулями.
Уверен, москвичи знают, что памятник А. С. Пушкину стоял в те годы на другой стороне площади.
На его нынешнем месте располагался Страстной монастырь.
Что касается кафе Бом, то тут и не уследишь. Таковых в районе Тверской улицы всегда было много. С этим всё понятно. А вот что касается солдат, которые на грузовике «грабить поехали», тут сложнее.
Как воевали красные и белые? в смысле, их отряды? Пока те и другие не наладили снабжение своих армий, они попросту экспроприировали для себя всё необходимое. В конце 17-ого года, революционные отряды и командиры, установившие Советскую власть, считали себя героями революции, и потому, если где-то что-то им было нужно, они это попросту забирали, и если платили, то совсем чуть-чуть.
К весне 18-ого Советская власть стала призывать в армию простых граждан. Не Толстовский, а реальный Лёвка Задов, про свою первоначальную службу в Красной Армии в биографии пишет, как он в августе 18-ого года, будучи начальником штаба боевого участка, получал 750 рублей, тогда как простой красноармеец в ведомости расписывался за 50.
В любом случае, по мнению многих историков, с весны 18-ого года, особенно после переезда в Москву Советского правительства, открытые грабежи пошли на спад. В провинции и в деревне, вдалеке от центральной власти, подобное ещё имело место быть. Но вот чтобы в июне 1918 года по Москве открыто ездили солдаты-грабители?
Думаю, тут устами автора преувеличивает извозчик. Поговорим про развалины гагаринского дома. А. Н. Толстой в конце 30-х поселился неподалёку ул. Спиридоновка, 2/6. В настоящем по этому адресу расположен музей писателя.
На пересечении Большой и Малой Никитинской ему установлен памятник.
Так что, Толстой свой район знал и наверно любил. Площадь Никитских ворот в романе упоминается многократно. До 1917 года в начале Тверского бульвара стоял двухэтажный дом с аптекой и магазинами, принадлежавший князю Г. Г. Гагарину. Во время октябрьских он был разрушен.
Дабы не портить вид города, 4 ноября 1923 года, при непосредственном участии Ленина, на фундаменте гагаринского дома был открыт памятник К. А. Тимирязеву. На пьедестале выбито «К. А. Тимирязеву. Борцу и мыслителю».
При бомбёжке в октябре 1941 года Тимирязева отбросило с пьедестала, но уже через пару часов его поставили на место. Монумент реставрирован в 1997 году. На граните до сих пор остались следы осколков.
Совместно с Дарьей Дмитриевной отправляемся дальше:
Извозчик выехал на Арбат и свернул налево в переулок. У Даши так забилось сердце, что потемнел свет… Вот двухэтажный белый домик с мезонином. Здесь с пятнадцатого года она жила с Катей и покойным Николаем Ивановичем. Сюда из германского плена прибежал Телегин. Здесь Катя встретила Рощина. Из этой облупленной двери Даша вышла в день свадьбы, Телегин подсадил ее на серого лихача, — помчались в весенних сумерках, среди еще бледных огней, навстречу счастью…
Окна в мезонине были выбиты. Даша узнала обои в бывшей своей комнате, они висели клочками. Из окна вылетела галка.
Заговорщики эсеры направляют Дашу на Тверскую в кафе «Бом» — последний оплот старой беспечной жизни.
На Тверском бульваре к ней подошла дама со стопкой книг.
— Есть Розанов, запрещенное, полный Владимир Соловьев…
Дальше стояли несколько старичков, — наклонившись к садовой скамейке, они что-то делали; проходя, Даша увидела на скамье двух, плечо к плечу, крепко спавших красногвардейцев с открытыми ртами, с винтовками между колен; старички шепотом ругали их нехорошими словами.
За деревьями сухой ветер гнал пыль. Прозвонил редкий трамвай, громыхая по булыжнику, сломанной подножкой. Серые грозди солдат висели на поручнях и сзади на тормозе. У бронзового Пушкина на голове попрыгивали воробьи, равнодушные к революциям.
Если со спящими красноармейцами, с Пушкиным и с воробьями всё более-менее ясно, то про книги стоит пояснить. 8 апреля 1929 года вышло постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях». Розанов и Соловьёв, как религиозные философы, под это постановление подпадали. Ну, а как оно выполнялось, кто, как и где изымая книги, перегибал палку, нам остаётся теперь только догадываться.
В Москве Даша встречает своего старого знакомого, который сводит её с анархистами.
Одна сторона Тверской была в лунном свету. Фонари не горели. По пустой улице медленно прошел патруль — молча и мрачно пробухали сапогами.
Жиров свернул на Страстной бульвар. Здесь лежали лунные пятна на неровной земле. В непроглядную темноту под липы страшно было смотреть. Впереди в эту тень как будто шарахнулся человек. Жиров остановился, в руке у него был револьвер. Постояв, он негромко свистнул. Оттуда ответили.
«Полундра», — сказал он громче. «Проходи, товарищ», — ответил лениво отчетливый голос.
Они свернули на Малую Дмитровку. Здесь, навстречу им, быстро перешли улицу двое в кожаных куртках. Оглянув, молча пропустили. У подъезда Купеческого клуба, — где со второго этажа над входом свешивалось черное знамя, — выступили из-за колонн четверо, направили револьверы.
Чуть-чуть пропущу авторский текст, и далее мы читаем:
Даша и Жиров вошли в тускло освещенный вестибюль с пулеметом на лестнице. Появился комендант — низенький, с надутыми щеками студент в форменной куртке и феске. Он долго вертел и читал ордер, ворчливо спросил Дашу:
— Что из вещей нужно? Ответил Жиров:
— Мамонт приказал — с ног до головы, самое лучшее.
— То есть как — приказал Мамонт… Пора бы знать, товарищ: здесь не приказывают… Здесь не лавочка… (У коменданта в это время зачесалось на ляжке, он ужасно сморщился, почесал.) Ладно, идемте.
Он вынул ключ и пошел впереди в бывшую гардеробную, где сейчас находились кладовые Дома анархии.
— Дарья Дмитриевна, выбирайте, не стесняйтесь, это все принадлежит народу…
Жиров широким размахом указал на вешалки, где рядами висели собольи, горностаевые, черно-бурые палантины, шиншилловые, обезьяньи, котиковые шубки. Они лежали на столах и просто кучками на полу. В раскрытых чемоданах навалены платье, белье, коробки с обувью. Казалось, сюда были вывезены целые склады роскоши.
Здесь речь идёт про нынешний театр Ленком. После начала Первой мировой войны в Купеческом клубе был устроен госпиталь. В 1918 году здание по Малой Дмитровке д. 6 заняли анархисты. Здесь расположился «Дом анархии».
(Фото из интернета)
Вернёмся на страницы романа, где Даша, принарядившись, вместе с Жировым идёт на встречу в Метрополь.
Большой зал ресторана в «Метрополе», поврежденный октябрьской бомбардировкой, уже не работал, но в кабинетах еще подавали еду и вино, так как часть гостиницы была занята иностранцами, большею частью немцами и теми из отчаянных дельцов, кто сумел добыть себе иностранный — литовский, польский, персидский — паспорт. В кабинетах кутили, как во Флоренции во время чумы. По знакомству, с черного хода, пускали туда и коренных москвичей, — преимущественно актеров, уверенных, что московские театры не дотянут и до конца сезона: и театрам и актерам — беспросветная гибель. Актеры пили, не щадя живота.
Из описания Толстым «Метрополя», мы видим — анархист Мамонт Дальский связан с криминалом, хорошо устроен по жизни и имеет деньги. Дальский в ресторане пьёт, гуляет и отдаёт распоряжения — он хозяин жизни.
Вообще-то здесь опять — Упс! Толстой в этом отрывке на правах автора выступил не как историк, а как художник. Служа большевикам, он нарисовал чёрными красками анархистов.
Когда Советское правительство 12 марта 1918 года перебралось в Москву, оно обнаружило в городе основательно обосновавшихся анархистов. Они заняли 26 особняков, выпускали газеты, издавали указы и выписывали ордера. Допустить двоевластия большевики не могли. Более того, по некоторым данным анархисты готовили переворот.
12 апреля под предлогом борьбы с бандитизмом все особняки были оцеплены. Где-то дело уладилось договориться миром, а где-то шли бои. В любом случае, к середине дня по всему городу анархисты были разоружены.
Повторюсь, штаб «Чёрной гвардии» располагался на Малой Дмитровке в Купеческом клубе (Ленком).
Ради справедливости отмечу, что анархисты заняли только второй этаж здания. В доме, дабы не терять работу, по прежнему жили всевозможные горничные и истопники. Так что, про бандитизм всех анархистов, про загаженные особняки, про пьянство и про всё такое прочее — это сказочки советской системы.
Бандиты в их среде были, но не больше чем среди чекистов и большевиков, и анархисты с ними боролись. На анархистов до сих пор вешают ограбление Патриаршей ризницы (12.02.1918 г.) — кража века, которую совершили вовсе не они.
12 апреля штаб «Чёрной гвардии» оказался разгромлен. В начале июля в здание Ленкома въехала другая организация. Так что, никаких ордеров, дабы кого-то приодеть, как и просто легально ходить по Москве с оружием, никто из анархистов в июне 18-ого уже не мог.
В Купеческом клубе анархистов в июне уже не было. Большевики предоставили им помещение для выпуска газет в Настасьинском переулке. Организация анархистов большевиками была сохранена, но она стала бутафорией.
Разоружение анархистов не оттолкнуло их от большевиков. На тот момент у первых и у вторых имелся общий враг, бороться с которым планировалось общим фронтом. Любопытно, но в июне 18-ого в Москве находился сам Махно, будущий командарм Повстанческой армии — не Толстовский, а реальный.
В Москве ему оказалось негде жить. Махно, решая свой вопрос, был вынужден ходить по кабинетам. Он случайно встретился со Свердловым, который на следующий день организовал его беседу с Лениным.
Впрочем, мы основательно ушли от темы. Читаем дальше:
Остаток ночи Даша провела в «Люксе». Заснула как мертвая, не сняв платья из серебряной парчи. (Жиров из страха перед Мамонтом спал в ванной.) Затем до середины дня сидела у окна пригорюнясь. С Жировым не разговаривала, на вопросы не отвечала. Около четырех часов ушла и до пяти ждала на Пречистенском бульваре на площадке, где под носатым Гоголем тихо возились худенькие дети — делали из пыли и песка пирожки и калачики.
На Даше снова было старенькое платье и домодельная шапочка. Солнце грело в спину, солнце стояло над бедной жизнью. У детей были маленькие, от голода старенькие личики. Кругом — тишина и пустота. Ни стука колес, ни громких голосов. Все колеса укатились на войну, а прохожие помалкивали. Гоголь в гранитном кресле сутулился под тяжестью шинели, загаженной воробьями.
(Фото из интернета)
После октябрьских боёв 1917 г. Гоголь слегка пострадал. Толстой про это не пишет. Возле памятника Даша получает задание — следить за Лениным.
Затем он дал ей адрес явки, пароль и передал ключ от комнаты. Он ушел в направлении Арбатских ворот. Даша вынула из сумки фотографию и долго рассматривала ее. Когда, вместо этого лица, она стала видеть другое, выплывавшее из-за малиновых портьер минувшей ночи, — она резко захлопнула сумочку и тоже ушла, нахмуренная, с поджатыми губами. Маленький мальчик на кривых ножках засеменил было за ней, но шлепнулся на песок дряблым тельцем и горько заплакал.
Дашина комната оказалась на Сивцевом Вражке, в ветхом особнячке, во дворе. Видимо, дом был покинут.
Позже утром, опять-таки у памятника Гоголю, она получает инструкции и приказ — завтра быть на заводе.
Тут нужно пояснить, что в Москве Гоголю два памятника и установлены они относительно рядом. На Пречистинском, а ныне Гоголевском бульваре, стоит памятник Гоголю. На этом месте писатель изначально сидел. Это был первый памятник. Его открытие состоялось в 1909 году, в год столетнего юбилея. По инициативе Сталина 1951 году монумент был перенесен в Донской монастырь. Мрачный Гоголь Сталину не нравился. В 1952 году на этом месте был установлен Гоголь стоячий.
Сидячего Гоголя, после смерти Сталина, в 1959 году переместили во двор усадьбы графа А. П. Толстого, где писатель провел свои последние годы.
Ну и наконец Сивцев Вражек?! В настоящем улица является одним из самых дорогих мест Москвы. Квадратный метр жилья стоит безумных денег и потому никаких покинутых домов в Сивцевом Вражке давным-давно нет.
С Дашей, когда она послушала выступление Ленина, происходит духовная метаморфоза. Молодая девушка, знающая о положении дел в стране поверхностно, понимает, что Ленин прав.
(Фото из интернета)
* * *
Вот тут опять-таки интересно! Предлагаю слегка отойти от темы.
В наши дни, даже если человек заведомо ошибается, переубедить его практически не возможно. Пустая комната со временем наполняется мебелью, а голова знаниями.
Представим ситуацию: в гости к кому-то пришёл профессиональный дизайнер. Он раскритиковал у хозяев стоящий посредине комнаты шкаф, закрывающий доступ света, неправильно развешанные полки, низкую люстру и диван. Если хозяева специально приглашали профессионала, они прислушаются к его мнению, а так — нет.
Человек покупал диван, он выбирал полки, вешал люстру, собирал шкаф — и что, получается, у него нет вкуса? Перестановка в комнате произойдёт лишь тогда, когда свалятся полки, либо вместе со всей посудой грохнет неудобно стоящий шкаф…
Вот так и в голове! Развиваясь и получая знания, человек что-то кладёт в копилку, а что-то отбрасывает. При этом за сознание человека идёт борьба, о которой он сам может не подозревать. Пропагандистская машина набивает голову нужными фактами, погружаясь в которые в мозгах вырабатывается «своё мнение».
Профанация имеет свои законы — то, что попало в голову первым, либо что обставлено мощным информационным потоком — это и является правдой. Если дальше человеку начать приводить противоположные аргументы, чаще всего сознание принимать их не будет, так как в голове в этом случае нужно будет что-то переставлять, а что-то устоявшееся, как старую мебель, придётся выкидывать.
В скрытой форме это будет обозначать — я дурак, меня в своё время обманули. Сознание смириться с этим не захочет, Новые неудобные факты оно будет отбрасывать. Образно говоря, человек станет цепляться за свою старую любимую мебель.
Помню, в 90-х один мой друг попал в секту. Его туда затащила сожительница. Я узнал об этом и принёс ему только что выпущенную книгу Дворкина, посвящённую именно этой секте. Мой друг прочитал и задумался. Однако, как только он пришёл в свою общину и как только стал задавать неудобные вопросы, ему дали листки с контрпропагандой. Николай почитал. Тумблер в голове щёлкнул обратно.
Или другой пример. У меня был ещё один друг. Мы с ним часто спорили про коммунистов и демократов. Володя в 90-х вроде как начал зарабатывать и потому поддерживал Ельцина. К сожалению моему другу поставили тяжёлый диагноз. Требовалась срочная операция на сердце. Ждать помощи от государства нужно было долго. Володя решил менять клапана за свои деньги. Накопил, заплатил — и вот его везут на операцию. В стране в этот момент произошёл дефолт 98-ого года. Денег у него больше не было, за спиной повис большой долг, а впереди маячила инвалидность.
По словам Владимира, чем являлся прежний режим и нынешний, он осознал на операционном столе. Вот и получается, что в голове у него в тот момент «рухнул шкаф». Я же добавлю, мой друг умер через 6 лет, так и не дождался от государства помощи в замене устаревших клапанов.
Если вернуться к теме Революции, — пропаганда большевиков на ту пору была просто фантастической. Народ им поверил — это факт. Мог ли Ленин, выступая, кого-то переубедить? Честно говоря, даже не знаю.
Интересный момент! Когда Врангель в 20-ом году принял командование Белым движением, он согласился делить землю. Об этом писалось в белых газетах, которые стоили в тридцать раз дороже большевицких!!! Соответственно, до крестьян оные не доходили. Кто спонсировал большевиков? Германский штаб? Увы, нет. Германия сама пострадала от идей Революции. Многое о том времени так и остаётся загадкой!
* * *
На Никитской площади на глазах Даши Мамонт Дальский попадает под трамвай. К Даше, потерявшей сознание, попадает его крокодиловый чемоданчик с драгоценностями. В последующем они помогают ей выжить.
К концу 30-х прошлого века Москва имела наибольшую трамвайную сеть. После, с появление метро, расширение трамвайной сети пошло на убыль. Ходил ли по Никитской площади трамвай? На 100% я не уверен, но думаю, что ходил.
Недалеко от Никитских ворот расположены Маллая Бронная и Ермолаевский переулок, на стыке коих попал под трамвай Булгаковский Берлиоз. Ой, опять автора не туда потянуло….
Даша порывает с заговорщиками и бежит в Ярославль, где проводит три дня под огнем как милосердная сестра… Восстание эсеров в Ярославле началось, как и в Москве, 6 июля. Даша приехала в Ярославль к вечеру, а на рассвете я проснулась от выстрелов…
Нестыковки во второй части:
Пять месяцев Даша Телегина прожила одна в опустевших комнатах. Иван Ильич, уезжая на фронт, оставил ей тысячу рублей, но этих денег хватило ненадолго.
Чтобы выжить, она стала продавать соседу иностранцу безделушки и мебель. С этим всё понятно. Далее Толстой повторяет:
На деньги, вырученные от продажи, она прожила весну и лето….. Проходило лето. Кончались белые ночи, и мрачнее разливались закаты за Кронштадтом.
Считается, что белые ночи заканчиваются 2 июля. Взятие Самары и Уфы, о котором в Москве в присутствии Даши говорят бородатые прохожие, случилось 8 июня и 5 июля.
Повторюсь, восстание левых эсеров, которое помогая следить за Лениным, готовила Даша, произошло 6 июля. О её московской эпопее можно ориентироваться по дню гибели Мамонта Дальского. Это реальный человек. Он действительно примкнул к анархистам. Дальский погиб в Москве 21 июня 1918 года: сорвался с подножки трамвая, отправляясь в гости к Шаляпину. Правда, отметим, что Толстой, на правах автора, дату его гибели не называет.
В последующем, в Дашином письме к отцу, мы читаем, что Телегиным в марте уехал на Кавказ, в Красную Армию…
Тогда выходит, если она прожила пять месяцев в Питере в опустевших комнатах, в Москву она должна была приехать в начале августа, уже после восстания левых эсеров. Мы же видим, что июнь она пробыла в Москве, а во время восстание оказалась в Ярославле.
Впрочем, при таком обилии информации автору где-то слегка запутаться легко и просто. «Хождение по мукам» читается на одном дыхании. Но меня опять-таки удивляют редактура и корректура? Получается, не заметили….
«Хмурое утро» Часть 3
Над «Хмурым утром» Толстой работал с 1940 по 1941 год, и жил он к этому времени уже в Москве по адресу ул. Спиридоновка д 4. В настоящем в особняке расположился его музей.
В третьей части романа Москва в описании Толстого появляется под самый конец произведения:
Катя вернулась в Москву, в тот самый Староконюшенный переулок на Арбате, в особнячок с мезонином (куда в начале войны Николай Иванович Смоковников переехал вместе с Дашей из Петербурга и куда из Парижа вернулась Катя), в ту самую комнату, где в печальный день похорон Николая Ивановича так безнадежно сгустилось уныние над Катиной жизнью…
1919 год — Советская республика со всех сторон зажата кольцом врагов. Царицын пал. Центральная Россия отрезана от хлеба, и люди в Москве уже начали умирать от голода. Белые наступают дальше. Скоро они возьмут Киев, Харьков и Воронеж.
Не желая оставаться в оккупированном Киеве Катя едет в Москву. Это случается в середине июля. С Брянского (Киевского) вокзала с узелочком в руке, она идёт пешком на Арбат.
В обмелевшей Москве-реке плескались маленькие дети, и голоса их пронзительно грустно звучали в тишине, да на берегу, на чахлой траве, сидел старый человек с удочкой; выйдя на Садовую, где по всему бульвару исчезли изгороди и решетки, Катя поразилась тишине, — только шелестели огромные липы, важно прикрывая зеленой тенью своей опустевшие особнячки; на когда-то многолюдном Арбате — ни трамваев, ни извозчиков, лишь редкий прохожий, повесив голову, переходил ржавые рельсы.
Москва-река? Помню, в фильме 1957 года Волька купается в Москва-реке. Когда он находит кувшин, в кадре мелькает гостиница Украина. В те годы уже существовала система водохранилищ, позволявшая поддерживать единый уровень реки. В 1919 ничего этого ещё не было. Река разливалась, затапливая город, а летом мелела. В настоящем уровень воды, что летом, что зимой один и тот же, вот только рыбаков на Москва-реке нынче как-то не видно.
Кстати, идти на Арбат Екатерина Дмитриевна должна была через Бородинский мост. На ту пору возле вокзала он был единственным.
Ну и про опустевшую Москву — читая, безоговорочно веришь Толстому, что летом 19-ого именно так и было:
Катя дошла до Староконюшенного, свернула по нему и наконец увидела свой дом, — у нее ослабли ноги. Она долго стояла на противоположной стороне тротуара. В воспоминаниях этот особнячок представлялся ей прекрасным, золотистого цвета, с плоскими белыми колонками, и чистыми окнами, занавешенными шторами… Там жили тени Кати, Вадима Петровича, Даши…
Особнячок стоял кривенький, убогий, весь облупленный, и никаких на нем не было белых полуколонок. Катя их выдумала. Два крайних окна в первом этаже закрыты изнутри газетными листами, остальные так забрызганы сухими лепешками грязи, что ясно: там никто не живет…
В мезонине, где была Дашина спальня, выбиты все стекла. Катя перешла улицу и постучала в парадную дверь, на которой коричневая краска оглуплялась целыми стружками. Катя долго постукивала, покуда не заметила, что вместо дверной ручки — дыра, забитая пылью.
Тогда она вспомнила, что на черный ход нужно пройти с переулка. Калитка была открыта, и от нее через дворик, заросший травой, вела едва заметная тропинка. Значит, здесь все-таки жили.
Из второй части романа, когда извозчик по Арбату везёт Дашу, мы узнаем: домик белый, двухэтажный, с мезонином. В настоящем из всех зданий и строений по Староконюшенному переулку под описание подходит дом № 2.
Катина квартира к этому моменту превращена в коммуналку. Бывшая хозяйка занимает одну из комнат. Она вступает в диалог с шустрым соседом, избежавший демобилизации. Работавшая на Украине учительницей Катя имеет удостоверение Наркомпроса, а также рекомендательное письмо к Луначарскому.
Несмотря на свое болезненное состояние и кажущуюся почти полную невещественность, Маслов оказался довольно расторопен. На другой же день он пошел с Катей в Наркомпрос, познакомил ее с нужными товарищами и помог ей оформиться и получить продовольственные карточки.
Без него Катя совсем бы растерялась в огромном наркомате, со множеством отделов, столов и заведующих, тем более что дух беспокойства и отвращения к рутине гнал сотрудников, по крайней мере, раз в неделю, перетаскиваться, вместе со столами, шкафами и архивами, с места на место, из этажа в этаж, а также менять внутреннюю систему подчинения, связи и ответственности.
Катя сейчас же получила назначение педагогом в начальную школу на Пресне. У другого стола ее мобилизовали в порядке общественной нагрузки на вечерние курсы по ликвидации безграмотности. У третьего стола ее зачалил невероятно худой, оливковый человек, с лихорадочными, огромными глазами, — он повел Катю по коридорам и лестницам в отдел пропаганды искусства. Там ее нагрузили выездными лекциями на заводы.
Итак, у нас ещё один адрес — Наркомпрос. Отдала она письмо Луначарскому или нет, Толстой об этом не пишет. Будем считать, что отдала. Если так, то в 1919 году Луначарский (и Крупская) работал в Наркомпросе по адресу Сретенский бульвар 6/1 стр. 2.
Ну, а что касается начальной школы на Пресне, точного адреса Толстой не указывает.
Позже мы читаем:
Катя присела на бульваре (Тверской), кажется, на ту самую скамейку, где они с Дашей в шестнадцатом году встретили Бессонова, он шел — весь пыльный, едва волоча ноги…
Тверской, Тверской, какой же ты разный?!!!
Алексей Николаевич Толстой даёт нам интересные штрихи школьного образования из грозового 1919 года.
(Фото из интернета)
Первого августа Катя открыла школу. Маленькие босые девочки с косичками, завязанными тряпочками или веревочкой, и маленькие, наголо стриженные мальчики в драных рубашонках тихо пришли и тихо расселись на партах. У многих лица были прозрачны и стариковские от худобы.
Катя весь первый день знакомилась с детьми, присаживаясь к ним на парты, расспрашивала и вызывала их на разговоры. У нее уже был небольшой опыт, как можно сразу заинтересовать детей. Рассказывая это здесь, на Пресне, она чувствовала, как слова ее будто не попадают в детские уши, слова тускло увядают в классной комнате, где половина звеньев в окнах забита фанерой и на стенках штукатурка облупилась до кирпича.
Девочки с такими худыми руками, что их можно пропустить в салфеточное кольцо, и мальчики, с морщинками и болячками, тихо слушали, и в их глазах она замечала лишь снисходительность… Все они думали о другом.
На большой перемене дети пошли на двор, но только несколько девочек стали прыгать на одной ноге, перебрасывая камушек, да двое мальчиков затеяли угрюмую ссору. Большинство уселось в тени забора, где росли лопухи, и так сидели, — никто из них не принес с собой еды.
Все они были сыновьями и дочерьми рабочих, живших в этом районе, у многих из них отцы ушли на фронт. Один из мальчиков, опустив руки на землю, глядел на облако, стоявшее над Пресней, похожее на дым.
(((Получается, когда я был ребёнком, такого же возраста, каковыми являлись Катины ученики, я видел стариков и старушек, рождённых в начале прошлого века. Живая история проходила мимо меня, и я ничегошеньки у них не спрашивал, ибо всё и так знал из фильмов и даже из мультфильмов.)))
Вернувшись домой, она затопила железную печурку с трубой в форточку — «пчелку», окрещенную так потому, что печечки эти попевали, когда их топили лучинками, — ее сделали на Пресне рабочие и сами установили в Катиной комнате, полагая, что их учительнице будет много работоспособнее ночевать в некотором тепле.
Интересный момент! Вот как Толстой описывает Москву, настроенную на решительный бой с Деникиным, который, судя по всему, именно в этот момент взял Орёл:
Утром, только забрезжило, Катя побежала в школу. На Садовой ей пришлось остановиться и пережидать. По закаменевшей грязи, дробя замерзшие лужи, под огромными, воющими уже по-зимнему, голыми липами проходили вооруженные отряды рабочих. За ними ехали телеги. И снова, тесно ряд к ряду, шли колонны, ступая медленно, как зачарованные.
То тут, то там суровые неспевшиеся голоса затягивали «Интернационал». На кумачовых полотнищах, которые они несли, наспех, кривыми буквами было написано: «Все на борьбу с белыми бандами Деникина!», «Да здравствует пролетарская революция во всем мире!», «Осиновый кол мировой буржуазии!»
Из утренней хмурой мглы приближались и проходили все новые колонны. Катя глядела на эти лица — обросшие, худые, истощенные, темные, и, казалось, у всех у них было единое во взгляде, в плотно сложенных ртах: преодоленное страдание, решимость, неумолимость…
Думаю, наверно так и было.
В декабре Катя наконец встречает Рощина. Он получил ранение и ему дали двухнедельный отпуск. Вместе они возвращаются на квартиру и сосед Маслов заявляет следующее.
— Екатерина Дмитриевна, можно вас на минуточку… — И, так как никто ему не ответил, он принялся, как всегда, вертеть ручку двери. — Дело в том, что вам известно чрезвычайное положение в городе. У вас мужчина после десяти часов… Так как я ответственен…
Тут, собственно, и комментировать нечего…
Роман заканчивается мартом 1920 года. Рощин, Телегин и Даша все вместе приезжают в отпуск в Москву. Иван и Даша поселяются в одной из комнат рядом с Катей.
Последнее описание Москвы это Большой театр, где все четверо в марте 1920 года слушают доклад Крижижановского по ГОЭЛРО.
Думаю, Толстой умышленно изменил дату. Алексей Николаевич планировал писать продолжение. Начавшаяся война изменила его планы. После писатель заболел. Одним словом, Крижижановский свой знаменитый доклад о планах Гоэлро сделал 22 декабря 1920 г.
Итак, главный московский адрес романа «Хождение по мукам» — Староконюшенный д. 2.
В настоящем, как и 100 лет назад, здесь царствует разруха.
Внутри ремонт, на окне вывешено объявление о продаже.
Рядом с домом, на момент моего визита, стояла огромная катушка. Упёртая стопорами, она не производила впечатления монолита, казалось наоборот, чуть только толкни, и весь этот деревянный барабан с грохотом «РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИЯ» полетит по переулку, рихтуя и царапая буржуинские машины.
Я не удержался и заглянул в щёлку забора, однако там, увы, господствовала всё та же пустота, как и в 1919 году.
Дом ждёт Катю, Дашу, Телегина и Рощина.
